не того боимся?

Такой динный-длинный день, почти 40 часов. И не хотелось никого отвлекать, но так хотелось взять кого-то за руку. Просто- за руку. Чтобы знать, что я есть. И что будет завтра. И что я буду завтра. Не всегда, но завтра я буду точно.

Вот она моя подруга - резкая, взбалмошная, непоследовательная. В черном кружевном не то платке, не то шарфе. И глаза - заплаканные, бессонные, темные. И где-то в глубине плавают огоньки - как те всполохи на болотах, что гарантируют погибель. И вот ее мама- молодая, красивая, лежит в странном красном ящике посреди гостиной. И какие-то люди на полушепоте. И слепая бабушка - тихая, почти нереальная старушка, схоронившая в этом году и мужа, и вот теперь - младшую дочь. И люди какие-то, о которых я привыкла слышать в рассказах, вдруг вплывают в мою реальность. И запах ладана, от которого в голове начинается неприятная пульсация. И страх - гулкий, липкий, вместо слез, обволакивает меня изнутри, стелется туманом.

Наверно, вот оно - взрослое сегодня. Мы начали хоронить родителей. Это даже не страшно, это просто какой-то обрыв. Детство не просто заканчивается, его вырывают с корнями, с ловкутами кожи, с мышечными волокнами. И будут боли - фантомные, неизлечимые. За резкие слова, за обиды, за глупости. Ничего уже не изменить, не исправить. Но - боже мой, чем же мы все маемся, если на самое главное остается за кадром?
Вот уйдут родители, как ушли когда-то заботливые хлопотливые бабушки. А где будем мы? Вот эти люди - они все равно остались. Они продолжились. Они - были. Они - есть. А мы? А я? Я стою посреди чужой кухни - и стараюсь сосредоточиться на текущем. Потому что ПОТОМ, там - в другом дне, можно будет об этом подумать. Или не думать об этом вовсе.
Вот же странно - получается не думать. И головная боль просто бьет в виски - как прибой. Но легче не становится. И как хорошо, что заходят на эту маленькую кухоньку люди. И просят воды. И надо мыть эти несчастные несколько свободных чашек. И наливать воду. И доставать ложку и валокордин. И мыть снова. Потому что надо что-то делать вот такое вот - предельное простое.

А потом все уходят - и уносят за собой запах цветов, шепоты и шорохи.

Я мыла пол, снимала все эти белые простыни, проветривала комнаты. Заходила к сухонькой старушке в маленькую комнатку, чтобы померить давление, чтобы просто подержать за руки. Каково это - не видеть ничего? Пережить мужа, пережить дочь - и прощаться с ними, и тосковать о них наощупь? Даже не плакать, а тихонько всхлипывать. Тихонько. Чтобы никого не беспокоить.

Я держала ее руки - тонкие, прохладные пальцы. Я всегда теплая, ладошки мягкие и горячие - но ведь не получается согреть. Никак. И слова как-то все улетучились, я ничего не могла ей сказать. Только быть рядом. А еще было неловко - я ведь совсем чужой человек. Она и не видела меня никогда. Я редко бывала у них в доме, но ни одним визитом не захватила период, когда она еще что-то могла видеть. И вот я сижу здесь. Чужой человек в чужом доме. В чужом горе. Понятном, но чужом. И я как-то старалась ее согреть теплом. Чужим для нее, но все равно теплом.

И т.д., и т.д.

Мне показалось, что я вымерзла изнутри. Может, простыла? Завтра узнаем. Но вот уже два часа ночи, а сон не приходит. Его нет. И это "Сегодня" все никак не закончится. И согреться никак не получается. И надышаться тоже.

И так хочется - сжать чью-то руку и зажмуриться. Растворить все это в темноте. И проснуться в солнечном, хрустящем зимнем завтра.

ЧЕРТА С ДВА